По мере ваших требований и написания, буду выкладывать =)

Глава 1. Души за решеткой.

Холодный обшарпанный подоконник и большое окно. Зарешеченное окно. За окном – высокие бетонные стены, увенчанные ржавой колючей проволокой, порванной местами, говорящей о том, как хотят отсюда вырваться души и унестись обратно, в привычный мир, где они жили, любили, где о них заботились, где они были прокляты, запечатаны, разорваны и отосланы сюда – страдать, думать, если они еще в состоянии, шататься по бесконечным тёмным коридорам, плакать. Перед окном – несколько кроватей, застеленных абсолютно сводящими с ума ситцевыми простынями в маленький голубой цветочек. И кажется, что сейчас эти цветочки отделяться, оставляя ткани белоснежность, и пустятся в легкий вальс, разрывая влажный и спертый воздух этой комнаты.
Раздражает, пугает и угнетает шум капающей из-под крана мутноватой воды. Кинуть беглый взгляд на ржавый кран, зацепиться красными от бессонницы глазами за висящее рядом полотенце в такой же голубой цветочек, что и на простынях, закрыть рот ладонью, чтобы не завизжать от бешенства и безысходности. И вновь посмотреть за окно, сквозь узорчатые стволы решеток, упираясь взглядом в неизменный бетонный забор.
Хочется открыть окно, всего лишь потянуть за шпингалет и впустить в эту комнату свежий воздух. Но нельзя. Даже этого здесь делать нельзя. Ничего нельзя без разрешения «взрослых» хранителей этого мира. Остается только сильнее вжиматься в облупленный проем окна, обнимая колени, роняя на глаза давно нестриженные пряди смольно-черных волос, и щуриться от боли в невыспавшихся глазах.
Где-то слышится треск разбитого стекла, вопли людей и топот «охранников» этого мира. Еще одна душа не выдержала. Еще кто-то захотел отсюда сбежать, припрятав под халат (всё в тот же долбанный голубенький цветочек!), алюминиевую кружку с прошедшего обеда и сейчас со всей силой и надеждой, собранными в последний рывок, запустил в это меланхоличное, тоскливое окно, за которым тот же вид, что и у меня. Но сбежать не получится. Эта душа уже настолько изжила себя, что построить логическую цепочку своих дальнейших действий уже просто не в состоянии: понять, что за стеклом – более непреодалимая преграда – решетка, - она уже не может. Осталась только надежда.
Крик постепенно затухает и я знаю, что больше эта душа не увидит даже этого последнего связного с миром живых – томительного окна. Пусть и с неизменной решеткой и бетонной стеной, но дающего столь бесценную важную возможность смотреть, хоть и не на большой, клочок неба, в котором когда-то было столько радости и счастья.
Шум совсем стих, сердце сжалось сильнее, к горлу неизбежно подступает ком обиды за эту грешную душу, босыми ногами начинаешь чувствовать холод подоконника и сквозняк из щелей окна. Соседи по «камере» в переполохе, боясь быть следующими, кого уведут навсегда отсюда, забиваются по углам в своих кроватях, судорожно заскулив или вообще замолчав, пытаясь притвориться, что их тут нет, что они умерли.
Они, как и я, расплачиваются здесь за поступки, о которых даже и не подозревают. Забывают здесь тех себя, о которых и не помнят и неумолимо движутся к концу. Да вот только я не такой как они.
- Я спасусь отсюда!!! – Кричу я, словно сам себе, срывая несдержанный стон на безумный и осторожный шепот.
Бледными трясущимися пальцами дотягиваюсь до щеколды… В глазах начинает все плыть и растворяться. Приоткрыть рот от волнения, облизнуть пересохшие губы, оглянуться. Никто не смотрит, никто не замечает. Резко опустить пальцы на железный шпингалет и потянуть вверх, нарушив устоявшуюся тишину характерным скрипом и щелчком открывшейся железки. Вновь посмотреть на закрытую дверь и на камеру слежения, начиная отсчитывать просебя секунды до того момента, как тут появятся охранники.
Девяносто девять…Девяносто восемь…Девяносто семь… Я уже всё знаю, всё давно проверено, они всегда готовы. Они не спускают глаз с нас. Девяносто четыре… Я резко отодвигаю одну створку окна, которая с грохотом врезается в оконный проем, разнося по тихому коридору звук дрожащего, вибрирующего от удара стекла. Судорожным взглядом осматриваю оконные рамы, останавливаясь на содранной краске, трещены которой похожи на следы от чьих-то ногтей. Кто-то уже пытался, здесь, не так давно. Окна красят раз в год. Уже более смело касаюсь второго шпингалета, с силой дёргая его наверх, ощущая поднимающийся внутри страх, разливающееся пульсирующими волнами переживание. Девяносто…
Отправляю створку вслед за первой, с грохотом вмазывая обе в стену, но только так, чтобы стекло не выбить… Зачем? Да чтобы наказание можно было избежать, чтобы опять прошли отмазки моего «хранителя» о том, что «он всего лишь открыл окно, это вовсе не его вина, вы посмотрите – даже стекло не выбил, если бы было желание убежать, в первую очередь, думаю, было бы сломано стекло!» А дальше скептические взгляды хозяев данного мира, разодетых по самой последней моде, в самые шикарные и дорогие тряпки; моё подчиняющееся молчание и кивание опущенной головой. Восемьдесят четыре… Восемьдесят три… Восемьдесят два…
В лицо бьет поток свежего воздуха. В комнату затягивается полуденный туман, обвалакивая подоконник, сползая вниз неровным шлейфом и растворяясь в середине комнаты, не способный далее бороться с нависшей здесь атмосферой страха, ужаса и боли. Я отчаянно хватаюсь за пыльную решетку, сжимая пальцы до боли, пытаясь просунуть голову между прутьями, но получается – лишь подбородок. И жадно рву ноздри, вдыхая мокрый воздух, отдаваясь во власть тумана, мечтая слиться с ним и унестись отсюда далеко-далеко. Из глаз хлещут слезы, заставляя нервно всхлипывать и изливать криком свою боль и усталость. Пальцы больно – решетка режет. Шестьдесят… Пятьдесят девять… Пятьдесят восемь… Каждая секунда – глубокий вдох, долгожданная вентиляция легких, утробное рычание души. Слёзы стекают по моей шее вниз, прячась в вырезе пижамы. Я крепко зажмуриваю глаза, истерически крича и пытаясь раздвинуть решетку руками, чувствуя, как на пальцах трескается кожа и кровь течет по ледяному металлу, смешиваясь с новой пылью и туманной росой. Тридцать один… Тридцать…
Резко распахиваю глаза, не переставая тяжело и жадно дышать, хватая воздух воочередно – то ртом, то носом. Наблюдаю за вырывающимся изо рта паром, сливающимся с этим одиноким туманом… Двадцать… Девятнадцать… Но… Что? На моих глазах решетка начинает крошиться на мелкие металлические осколки, разлетаясь, словно стекло от взрывной волны, с шумом падая на землю и на пол комнаты. Неужели? Так сильно мое желание отсюда вырваться? Сильнее остальных?
Я разжимаю пальцы и из моих рук высыпается две горстки металлической крошки, рассеиваясь в тумане, от счастья я начинаю смеяться, совершенно по-детски, совершенно наивно. Десять… Я встаю на подоконнике, поправляя свою хлопковую пижаму и утирая рукавом слезы… Восемь…Семь… Я счастлив. Шесть… Пять… Я в последний раз смотрю на небо из этого проклятого окна, обарачиваюсь в комнату, проскользив по ней прощальным взглядом… Три… Два… И уже поднимаю ногу, расслабляясь, чтобы шагнуть вперед, благосклонно закрывая глаза…Один… Ступаю в пустоту, чувствуя, как холодный осенний туман заключает меня в свои объятия, шепча, что теперь всё будет хорошо.
Дверь в комнату распахивается и влетает мой хранитель в белоснежном одеянии и два гиганта-охранника, сжимая в руках резиновые дубинки, с открытыми ртами уставившись на меня. Один из них подбегает ко мне, наградив заботливым ударом дубинки по спине, что заставляет меня взвыть от боли и открыть глаза, возвращая к реальности, к нерушимой решетке, к окровавленным пальцам и к нескончаемым слезам. Меня переворачивают, хватая за волосы и кидают на пол. Приподнимаю, оперевшись на локти, тряся головой, в которой из-за падения все мысли сбились. Хранитель стоит надо мной, что-то крича охранникам, которые тут же забегают мне за спину и хватают под руки, отрывая от пола. Хранитель подходит ко мне ,набирая в шприц какую-то дрянь. Я начинаю орать. Дико орать, пытаться вырваться, зная, что теперь можно разрушить решетку, бить пятками в пол, сбивая кожу до крови и чувствуя, как судороги боли поднимаются снизу, сливаясь в единый ком в горле.
А хранитель просто подходит, поднимает пижаму и ставит укол… В глазах начинает всё моментально двоиться и расплываться. Меня аккуратно опускают на кровать. Я не вижу лиц. Я не вижу ничего вокруг. Только свет от окна… В последний раз задираю голову, пьяными глазами пытаясь сфокусировать взгляд, пытаясь всмотреться в решетку, которой быть не должно. Но она там. На месте… От чего становится только больнее, страшнее и безысходнее. Хватаюсь за ткань пижамы в районе сердца, сминая ее, пытаясь сорвать. Но лекарство уже растекается по телу, краски теряют цвет, а глаза непроизвольно закрываются, втягивая в очередной темный, бесцветный сон…